— Когда, когда ты сказала? — вдруг резко остановился Коган. — Четыре года назад? — И понимание на его лице не заставило себя ждать. — Так это он?! Отец твоего ребёнка?

Проклятье!

— Да, — встала я. — Но он об этом не знает. И я, надеюсь, если узнает, то не от вас. На моей работе это никак не отразится, обещаю. Ваше поручение я выполню в точности. К следующей менструации эта мнимая беременная планирует инсценировать выкидыш, значит, инсценируем. И на этом, надеюсь, моя миссия будет закончена. Гарантировать женится он на ней или нет, я не могу. Но всё, что от меня потребуется как от врача, сделаю на высшем уровне.

— Так ей нужна эта беременность, чтобы он женился? — с пониманием скривился Коган.

— Так по крайней мере она сказала мне.

— Ну вот, — злорадно усмехнулся он, — а говоришь, не обсуждали свадьбу. Ладно, идите, Эльвира Алексеевна. Никогда бы не подумал, что это скажу, но никак я не ожидал, что моя лучшая студентка, врач, — потряс он пальцем, — и будет по гостиницам… бингерлѐ устраивать.

Брезгливо скривился. И это его бингерлѐ тоже обидно резануло.

Загадочным словом, что с немецкого можно перевести как «трали-вали» профессор Коган, а до него только император Александр Второй и его фаворитка княжна Долгорукова называли то, что мы сейчас смело называем секс или используем другие современные эвфемизмы плотских утех.   

— Станислав Владиславович, — едва не заскрипела я зубами, — да не ходили мы в гостиницу, я на лекцию опаздывала, а он…

— Иди уже! — рявкнул он. — Иди, Эльвира с глаз моих долой. Но знай, если мы из-за тебя не получим денег. А мы их явно не получим, если этот Верейский не женится на девчонке Пашутина. То предупреждаю: белого света тебе будет мало. Не подводи меня!

Я онемела, глядя в его налившееся кровью лицо, на сбившуюся в сторону бабочку.

— Давай, давай! — он вытолкал меня за дверь, не дав возразить. Но я услышала, как он добавил. — Не война вроде, в мирное время живём, а взяли моду рожать «для себя», безотцовщину плодить.

Потерянная, оглушённая я шла к своему кабинету, и сердце стучало где-то в висках, в голове, в ушах — бесновалось от обиды, унижения, несправедливости.

Горечь и негодование кипели в душе. Да как вы смеете! Вы — все! И не то, чтобы я испугалась старика, а было Когану уже хорошо за семьдесят — в прошлом году отмечали пятидесятилетие его профессиональной деятельности. Но мне и так было погано, а стало ещё хуже.

Я и так измучилась, думая, что делать. А теперь, оказалось, ещё и виновата, во всём: что родила не от того человека, что его невеста тупа, раз до сих пор считает, что ребёнком можно удержать мужика, но ни этом трахается с кем попало, и даже в том, что Коган уже раскатал губу на деньги Пашутина.       

Вместо того, чтобы послушаться и прижать хвост, хотелось воевать. В душе рос протест. И желание вцепиться в Верейского двумя руками и не отпускать как никогда казалось правильным. Не придумывать себе ничего, не прогнозировать. Что случится — то случится. Поведать ему правду о его невесте и каких-то там акциях. Рассказать о дочери. О своих чувствах. Довериться. Открыться. Пустить его в свою жизнь. И перестать уже бояться. Надоело.

Но как нормальная здравомыслящая женщина, с принципами, взрослая, независимая, давшая слово и привыкшая выполнять свои обещания, я ведь не могла себе такого позволить. У меня семья, работа, докторская, ребёнок, пожилые родители. Мне надо зарабатывать и на что-то жить. Мне приходится прогибаться и соблюдать правила. Мне не стоит лезть на баррикады и кому-то что-то доказывать.  

Мне было горько, обидно, больно и тошно. Ведь мне так ясно дали понять, я — никто, мои чувства — ничто, я должна делать, что скажут и не отсвечивать.

Молча брать и делать.  

Глава 12. Эльвира

— Проходите, — открыла я дверь кабинета, приглашая простенько одетую, но хорошенькую девушку, что заметно нервничала.

— Вы же Эльвира Лейман? — уточнила она.

— Да, — нарочито повернула я к себе бейджик с груди, — это действительно моя фамилия.

— Я домработница Юлии Пашутиной, но она сейчас живёт у своего жениха, господина Верейского, поэтому и я работаю и на него. Там и увидела вашу визитку. Юлия Владимировна ведь наблюдается у вас?

— Совершенно верно, — выдохнула я. Опять Верейский и Юлия, мать её, Владимировна! Мёдом им всем тут теперь намазано, что ли.

Но стул предложила.

Девушка присела на самый краешек, нервно теребя в руках конец шарфа.

— Я знаю, что Юлия Владимировна не беременна, но раз она доверилась вам, значит, вы умеете хранить секреты.

Чудесно! Просто чудесно! Теперь у меня ещё и слава врушки, или как там говорят про полицейских: продажного гинеколога, грязного дока?

— Хранить чужие секреты моя профессиональная обязанность, — с бесстрастностью снежной лавины ждала я, что же она мне скажет.

— Я беременна от влиятельного человека, которого не хотела бы называть, — опустила она руки, и платье обтянуло круглый животик сроком недель на двадцать. — Но мне нужно доказать, что это его ребёнок. А там видно будет.

Хотелось стукнуться лбом о стол. Но ни один мускул не дрогнул на моём лице.

— Что значит доказать? Вы хотите тест ДНК на подтверждение отцовства? Так это любая лаборатория сделает, зачем вам я?

— Не только. Всё не так просто, — вздохнула она.

А по мне так как два пальца об асфальт.  

— Он знает о вашей беременности?

— Нет, — заёрзала она.

— У вас были другие половые партнёры в период зачатия?

— Нет.

Мои брови вопросительно приподнялись.

— Откуда тогда эти сомнения в отцовстве?

Она сжала губы.   

— Половой акт был защищённым? — догадалась я.

— Да, он надевал презерватив, поэтому вряд ли мне поверит, — одарила она меня ненавидящим взглядом.

У-тю-тю, какие мы сердитые!

— Как же тогда это случилось? — продолжала я допрос.

— А это важно? — дёрнулась девушка, словно я задела её за живое.

— Мне — не важно. Но вы ведь попросили помощи.  Логично начать с правды.

— Он много лет использовал меня. Имел, когда хотел. Когда ему вздумается. Мог просто идти мимо, когда я убираюсь, затащить в ванну и грубо отодрать. Я же никто, так.

«Шёл мимо», «затащил в ванну», «много лет использовал», «я домработница господина Верейского» …

Мне резко стало жарко, когда её слова вдруг сложились в совершенно определённую картину: кто именно этот загадочный влиятельный человек.

— И что ты сделала? — спросила я резко пересохшим горлом.

— Взяла использованный презерватив и… — неопределённый жест в направлении своей промежности, но мне и так было ясно, как именно она им воспользовалась.

— И чего ты теперь хочешь?

— Я же сказала: мне нужен анализ и официальное подтверждение.

— Нет, чего ты на самом деле хочешь, девочка? — устала я церемонится с этой хитро выделанной девицей. — Денег? Славы? Справедливости? Я слышала, на телевидении любят хороших девочек, обиженных плохими богатыми дядями. А что-то мне подсказывает, что он как раз богат, и, возможно, без пяти минут женат. Хочешь в телевизор? Или хочешь, чтобы он заплатил за твоё молчание? Или, может, чтобы заплатила Юлия Владимировна, которой твой секрет, боюсь, очень, очень не понравится?

Я сверлила её глазами, пытаясь угадать, точно ли попала, что это Верейский? Она ведь не сильно и скрывала. И сама себя накручивала, вдруг ощутив приступ ревности. Острой примитивной банальной ревности и какой-то обиды. Что вот такие правильные, идейные, как я, молча ревут в подушку и не навязываются, потому что это я так решила — родить от него, и это мои проблемы. А смазливые «простушки», вроде этой, пользуются своей женской привлекательностью по полной и ничем не гнушаются.

Она гордо вскинула голову и глянула на меня зло.      

— Всё не так просто. Оказалось, что у него какое-то опасное генетическое заболевание. А я хочу, чтобы у моего ребёнка всё было хорошо или… избавлюсь от него, — резко выдохнула она, словно такое решение ей принять действительно будет непросто. — Так вы мне поможете? С обследованием?